Начну выкладывать с чего-то необъемного, а то многа букафф... тяжко читать, да )
СОН
Тяжелое мармеладное солнце раскаленного красного цвета катится по небу. Оно безразлично плывет над домами, плавя металл крыш, стекая по скатам слепящими бликами. Тяжелое мармеладное солнце устало садится, утомленное за день августовской жарой, задыхается зноем города, колышется в раскаленном воздухе, поднимающемся вверх от горячих крыш. Есть в нем что-то тревожное, в этом вечернем светиле, что-то заставляющее нервно сжимать сильную мужскую руку, удерживающую мою ладонь. Я не могу понять что. За последние десять минут что-то незримо изменилось. Мой детский мозг силится найти объяснение трепыхающейся во мне тревоге, опираясь на ощущения. Возможно, я не прав — скорее всего надо отбросить логику и отдаться своему детскому наитию, чтобы понять. Но у меня не выходит. Я поднимаю глаза от асфальта, на который смотрел все это время, размышляя, и снова вижу оранжевато-красное солнце со спекшимися за день краями, висящее в выцетшем остывающем небе. Еще час или полтора — и оно спрячется за домами, погружая город в ленивые сонные сумерки. А пока что только неимоверно длинные тени домов растянулись на асфальте, соскальзывая с тротуара на проезжую часть. Я оборачиваюсь и смотрю на Них — Него и Нее — идущих следом. За их спинами окна домов плавятся желтым закатным светом, отчего больно режет глаза и наворачиваются слезы. Я отворачиваюсь и слышу в спину Его смех. Она вторит — и теперь они смеются вдвоем. Я поднимаю голову на мужчину, ведущего меня за руку. Он смотрит сверху вниз и улыбается мне, оборачивается и улыбается им. Он зовет меня, я поворачиваю голову, и отраженный солнечный свет снова больно слепит — я опять отворачиваюсь. Что-то незримо продолжает происходить. Мир вокруг нас меняется. Меняется незаметно, эту перемену трудно осознать — даже невозможно — она ощущается. Примерно так же ощущается взгляд в спину или напряженное ожидание наказания. Я снова слышу Их смех — и понимаю, что вокруг тишина. Мне кажется, что весь город обложен ватой, которая поглощает любой звук: не слышно машин, не слышно ветра, детей, гуляющих в парке, откуда мы уходим, не слышно разговоров людей — не слышно жизни города. Все, что я слышу, это Их смех. Я снова поднимаю взгляд на мужчину.
- Смотри вперед, – говорит он, и мы подходим к светофору. Загорается зеленый и мы делаем шаг на дорогу, на «зебру», бегущую из закатного желтого в густую вечернюю знойную тень. С каждым шагом тень наползает. Сначала она накрывает мои сандалии, затем поднимается до бедер, а еще через шаг я уже весь в тени. Мне делается жутко. Я снова ищу причины — и не могу их найти. Тревога усиливается и начинает подрагивать во мне едва задетой струной. Наверное, если бы она была ощутимее, я смог бы ее понять. Мы с мужчиной делаем еще шаг и поднимаемся на бордюр, оказываясь на тротуаре. Оборачиваемся и ждем Их. Я смотрю на Них и улыбаюсь: Она ведет Его за руку, он, как две капли воды похожий на меня — или это я как две капли воды похож на него? — несет мяч, прижимая его правой рукой к боку, как настоящий футболист. Я люблю на Них смотреть — мне от этого спокойно, появляется чувство уверенности и уюта. Эти люди — и еще мужчина, держащий меня за руку, — составляют весь мой мир. Я счастлив, что они у меня есть. Но отчего же это ощущение счастья и уюта так болезненно ноет во мне? Они делают шаг и тоже оказываются на тротуаре, рядом с нами. Краем глаза я замечаю, как желтое искусственное солнце светофора становится красным. Струна дрогнула чуть сильнее.
- Я хочу мороженое! – говорит Он и показывает рукой на киоск с мороженым и напитками. Она, улыбаясь, кивает — Она всегда покупает нам мороженое и сладости. Его голос, детский и звонкий, в ватной тишине режет слух. Но я понимаю, что тоже хочу мороженого, и не обращаю на это внимания, подхватываю Его желание и дергаю за руку мужчину, делая шаг в сторону киоска. Я отворачиваюсь от Него и Нее. Успеваю сделать только шаг, когда звонкий удар мяча об асфальт разрывает тишину.
В этот момент мир выворачивается наизнанку. Он становится черно-белым и словно вырезанным из старых газет. Блеклая черно-белая улица, плоские черно-белые деревья, старые черно-белые дома, над которыми навсегда зависло вечернее черное, словно в негативе, солнце. «Черный мармелад.» – мелькает у меня непонятная мысль и тут же обрывается еще одним звонким ударом меча. По блеклой газетной улице скачет неестественного голубого цвета мяч. Мой взгляд прикован к мячу, я не могу отвести его — и только краем глаза замечаю, как Он вырывает руку из Ее ладони, разворачивается и пытается словить прыгающий ядовито-голубой шар. Тонкие детские ручонки хватают воздух, а мяч, ударяясь о ребро бордюра, выкатывается на дорогу. Он кидается следом. Она пытается схватить Его, но пальцы соскальзывают с края футболки. Она кричит. Но я слышу только удары мяча. Почему удары? Он ведь катится! Я тщетно пытаюсь объяснить это несоответствие, мой мозг лихорадочно мечется, сбитый с толку нереальностью происходящего: болезненным закатным солнцем, обложенным ватой городом, резкими, непонятным мне образом отобранными звуками, черно-белым миром и ярко-голубым мячом. Он делает шаг на проезжую часть, опуская руку на голубой шар — снова ускользающий, выкатывающийся из-под самых пальцев. Краем глаза я ловлю справа движение, поворачиваю голову, скольжу взглядом по все тому же ярко-красному солнцу светофора, поворачиваю голову еще немного: по вырезанной из газеты черно-белой улице мчится яркий грузовик. Ярко синий, словно сфотографированная пластмассовая игрушка. «Красивый.» – думаю я и через мгновение холодею. Грузовик пытается затормозить — я это точно знаю, — но я не слышу звука тормозов. Только размеренный стук мяча об асфальт. Наконец ярко-синяя фотография замирает посреди проезжей части. Мне больно — очень больно плечу. Но я не поворачиваю головы, чтобы посмотреть в чем дело — я как завороженный смотрю на синий грузовик, из-под которого начинает расползаться зеленое пятно. Оно быстро растекается по черно-белому асфальту, затекая в трещины, зеленой паутиной расползаясь в стороны. Мое сердце сжимается к твердый комок и обрывается в холодную пустоту. Мне страшно. Нет, не так — мне ужасно страшно. Ужас, вызванный этим живым зеленым пятном, пробирает меня насквозь, оставляя в животе сквозящее ледяное ничто. Плечо. Нестерпимо больно. Я поворачиваю голову и вижу: это мужчина до белизны сжимает на нем свои пальцы.
В мир врываются звук и цвет.
